Сказки кофейного фея - Светлана Макаренко-Астрикова

– Что? Что, голубка? Что ты? Я здесь.. Тебе что, больно? О, господи, я… Прости! – Я обжигаю сухими губами ее плечо, нежное начало груди. Вечно она туманит мне голову. До беспамятства.

Она лежит на моей руке и тихо смеется, обводя пальцем контур моей щеки:

– Не больно, нет, что ты. Все прошло. Голова только, как будто туда воды налили, и там плавает золотая рыбка. Такая крохотная совсем: бульк, бульк… Хвостик такой, знаешь, переливается весь.. – Она смеется, как будто об пол разбиваются осколки солнечного луча или – серебряный колоколец… Она опять такая же, как всегда… Как будто, не было ничего…

– Какая рыбка? Ты выдумщица, мой фей.. Вечно ты что – нибудь придумаешь.. Я знаю, где она, эта рыбка, у тебя… Вот здесь! —

Я касаюсь пальцами ее левой груди, той стороны, где сердце. Смотрю на нее. Смежив ресницы, она лежит у меня на локте, как будто дремлет

– А в голове нет у моей голубки – никаких рыбок. Одни стихи. – Я мягко улыбаюсь, стараясь дыханием согреть ее кожу.

– Вставать пора…. – Она осторожно целует мои руку ниже запястья.– Ты меня так заколдуешь совсем, и будет вечер, и будет – опять ночь, и мы ничего не поймем и не сделаем.

– Не надо ничего делать, любимая. Иди ко мне. Сегодня же воскресенье. И еще всего лишь девять утра…

– Горушка, мне Аня сказала вчера.. Так просто.. Ты только не сердись. Тебе Плахотин опять говорил про плазмоферез, да?

– Да, любимая.– Но он не настаивает.. Он просто предлагает. – Я пытаюсь улыбнуться, но выходит – отвратительно. Точнее, совсем не выходит.

– Зачем? – она вздыхает. —Это все …так. Попусту.. Не могу. Больше не могу. У меня вен уже нет. Не могу. Можно, я просто буду такая, как есть, с тобой, без плазмы, не синяя, не черная от этих капельниц?. Просто, я, сама. Вот с этим шрамом на бедре, с маленьким своим лоном, на которое ты – не дышишь… Да.., С родинками на груди и плече, Такая вот вся, как есть: с раздражением от геля для душа. Неуклюжая, смешная, разбивающая тарелки и чашки, но только – с тобой рядом… Сколько отпустят там..Эти феи, ангелочки, кто там есть? Я хочу, чтоб синяки у меня были только от твоих пальцев, от твоих губ,.. Только от того, что занимаясь со мной любовью, ты забываешь, что у меня кожа, как папиросная бумага. Что можно, вообще, если зажмуришься крепко, увидеть насквозь меня – всю, и эту мою плазму, и кровь, которая не хочет свернуться, и все мои мысли. Все, все.. Они же всегда – только о тебе, боже мой! Только о том, слышишь ли ты меня, понимаешь ли ты меня, близко ли от меня твоя душа, далеко ли, болит ли она, радуется ли, играет ли на клавишах – моей?? Может быть, в унисон, может – подыскивая гамму…

– Да! – Я крепко прижимаю ее к себе. Да. Всегда – в унисон, голубка.. Подыскивая гамму. Я всегда рядом. Бегом и ползком. Летя и не дыша. До и после… В каждой ноте меня – ты дышишь.. Или в каждой клеточке тебя – я живу… Сколько есть у нас времени – оно наше. Как это воскресенье.. Тебе не кажется, что оно похоже на вечность? Мы вечность будем рядом. Запомни это! Пожалуйста. Прошу тебя.– я прижимаю ее к себе еще сильнее – Я никому тебя не отдам. Никуда. Никогда.

В ответ я слышу ее ровное дыхание. Глубокое, как у ребенка. Она заснула. Я осторожно касаюсь пальцами ее мягкой, как пух, щеки, соленой от не прорвавшихся наружу слез.. Голубка спит, ее перышки ласкают мое тело, мое плечо, мои шрамы под ключицей, мышцы, немного затекшие, на левом плече, где сейчас – ее голова, сияние ее волос, пушистых, как солнечное облако..

****

Солнечное облако щекочет мне нос и я.. Просыпаюсь.. Фея опять нет рядом. Часы показывают без четверти двенадцать, вжимаясь в угол стола, на котором привычно распахнут ее ноут… Снизу, из столовой, плывет соблазнительный запах чего то пряного, жареного, перемешанный с ароматом консоме, томатов и расплавленного сыра.

– Черт! – Я кубарем скатываюсь с софы, сдергиваю с изголовья рубашку, туго затягиваю ремень на джинсах, нарочито громко выдвигаю ящик для постели, распахиваю настежь раму – фрамугу.. Нам стоило бы и совсем переехать сюда. Раз она отказывается от процедур. – Я ожесточенно кусаю губы, – то стоит. Вполне. Только надо попросить Ворохова и кого то из моих ребят помочь с ремонтом. И как здесь с отоплением? Можно ли, в конце то концов, здесь быть хотя бы до конца ноября?

***

…Яростно жужжит включенный мною в розетку полотер, и я не сразу слышу ее голос:

– Милый, что ты? Потом уберем все. Уже поздно. Идем обедать – Она целует меня в щеку, смешно встав на цыпочки. – И в город надо ехать.

– Зачем? – Я осторожно кладу на пол полотер.– Что случилось?

– Ничего. Ворохов звонил час назад – достал билеты на» Травиату». В десять вечера.. А у меня здесь – ни платья, ничего.. Даже колготок нет. Только трусики. Она хохочет. И машет рукой, на которой нет обычного браслета из горного хрусталя. Рука чуть испачкана чем то красным. Кровь?! – Сердце щекочет мне нос и горло.

– Да нет, это – соус! – встретившись со мной взглядом, она вздыхает.– Я плохо вытерла руки просто. Идем скорее, все остывает. Я курицу зажарила. И с собою возьмем потом. Надо только купить еще вина.. Или шампанское лучше? Как ты думаешь? Ах, хорошо, как.. Такой день! Чудный.. Как золото рассыпали..А мы с тобой чуть все не проспали.. да… – Она идет вниз, потом, чуть качнувшись на последней ступеньке, оборачивается и смотрит на меня прищурив один глаз, совсем по фейному: – Чуть вечность не проспали, любовь моя! Вечность. Ту, что с нами рядом.

Глава шестая. Категорический план для фея…

….Вороховы, как всегда, запаздывали, и все хитрости своего вечернего туалета фей тщательно скрыл от меня в моем же кабинете: светлом, без портьер, с переливами позднего сентябрьского, нежно – жгучего солнца, на осветленном, навощенном паркете, с разбросанными повсюду кипами книг и большим зеркалом в углу.. Я увидел ее, уже одетую – в синем бархате, завернутую туго, как кокон, с тонкой талией, под которой едва угадывался корсет.

Бедра ее, от корсета, показались чуть шире, разрез слева – открывал их начало, но самую сердцевину знал только я, она была открыта только моим касаниям… Скользкий капрон телесного цвета, обтягивал ее крохотные ступни, пальчики; она переступала босыми ножками по паркету, будто зябла, наклонив шею, пытаясь застегнуть тонкую нить жемчужного колье. Но пальцы ее не слушались.

– Горушка, застегни ты? Не могу, наверное, руки устали. – Она, не поднимая головы, опять угадала мои шаги. Или, может быть, мой запах?…«Аромат от Армани», как она шутит…

– Спасибо. – Ее губы легко касаются моего запястья, когда колье послушно укладывается на хрупкой шее.– Я смотрю, запонки подошли? Нравятся они тебе? Это – папины еще.. Остались. Теперь твои пусть будут..

Простые, позолоченные запонки, с зеленоватой прямоугольной серединой, обхватывают мое запястье, как то особенно: не туго, но – нежно, властно.

– Нравятся. Да. Это – не обсуждается. – Я мягко касаюсь губами ее волос.– Смотри – ка, тут красивая пара, в зеркале?… Ты не находишь?

Она улыбается, пожимает плечами.

– Мы просто продолжаем друг друга.. Потому – волшебный круг. Она обхватывает свободной рукой мою голову, целует меня осторожно, как будто я – стеклянный: – Надо поужинать. Еще только – пять… Хочешь чего – нибудь?

Я развожу руками:

– Ну, всегда – тебя.. Это – во – первых. А, во вторых.. Бутерброды и кофе. Салат какой нибудь… Сейчас сообразим…

– Осторожнее! – она грозит мне пальцем.– Твоя рубашка. Не запачкай? – Тут же улыбается, со вздохом: – Она красивая очень. Ты в ней на Жерара Филиппа похож.

– А ты когда его первый раз увидела? – Я смотрю на нее, уже выходя в двери. Она делает рукой неопределенный жест, щелкает пальцами, поправляет волосы, едва – едва коснувшись пряди над виском.– Лет в десять.. «Фанфан Тюльпан», как все.. – Это потом Даниэль Даррье, «Красное и черное»… С голосом Караваевой… Целый роман… Она сохранила голос от всей своей былой красоты… Машеньки своей… Я все хочу написать о ней, о Караваевой, а рука не поднимается.. Таким страшным кажется все это… Ее судьба.

– О ней вышел роман «Синяя кровь», кажется. Я чуть не получил его на рецензию.

– Мне кажется, любое воплощение ее судьбы покажется теперь слабой подделкой. Хоть в книге, хоть на экране. Не будет экспрессии, горечи, причем испытанной дополна… Роман показался мне каким то разбросанным – именно от растерянности, что ли.. Искусство охватить словом образ стало совсем куда то исчезать… Ты не находишь?

– Не знаю, голубка. Так. Раз ты говоришь, значит, так. – Я улыбаюсь, смотря на нее. Все сложные вещи она всегда говорит просто. Умеет говорить.

– Ты про себя думаешь: " Ну, разлеталась тут!» Ладно, не принимай всерьез меня.– Она машет рукой, ища крохотной ножкой замшевую туфлю, чтобы обуться, трогая ее пальцами, и пытаясь дотянуться.